Неточные совпадения
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой.
Под образами
стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула. У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая дорогой и купавшаяся в лужах, не натоптала пол, и указал ей место в углу у
двери. Оглядев горницу, Левин вышел на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами на коромысле, сбежала впереди его зa водой к колодцу.
— Партии нет возможности оканчивать, — говорил Чичиков и заглянул в окно. Он увидел свою бричку, которая
стояла совсем готовая, а Селифан ожидал, казалось, мановения, чтобы подкатить
под крыльцо, но из комнаты не было никакой возможности выбраться: в
дверях стояли два дюжих крепостных дурака.
«Кто он? Кто этот вышедший из-под земли человек? Где был он и что видел? Он видел все, это несомненно. Где ж он тогда
стоял и откуда смотрел? Почему он только теперь выходит из-под полу? И как мог он видеть, — разве это возможно?.. Гм… — продолжал Раскольников, холодея и вздрагивая, — а футляр, который нашел Николай за
дверью: разве это тоже возможно? Улики? Стотысячную черточку просмотришь, — вот и улика в пирамиду египетскую! Муха летала, она видела! Разве этак возможно?»
К этой неприятной для него задаче он приступил у нее на дому, в ее маленькой уютной комнате. Осенний вечер сумрачно смотрел в окна с улицы и в
дверь с террасы; в саду,
под красноватым небом, неподвижно
стояли деревья, уже раскрашенные утренними заморозками. На столе, как всегда, кипел самовар, — Марина, в капоте в кружевах, готовя чай, говорила, тоже как всегда, — спокойно, усмешливо...
Длинный зал, стесненный двумя рядами толстых колонн, был туго наполнен публикой; плотная масса ее как бы сплющивалась, вытягиваясь к эстраде
под напором людей, которые тесно
стояли за колоннами, сзади стульев и даже на подоконниках окон, огромных, как
двери.
Самгин, мигая, вышел в густой, задушенный кустарником сад; в густоте зарослей,
под липами, вытянулся длинный одноэтажный дом, с тремя колоннами по фасаду, с мезонином в три окна, облепленный маленькими пристройками, — они подпирали его с боков, влезали на крышу. В этом доме кто-то жил, — на подоконниках мезонина
стояли цветы. Зашли за угол, и оказалось, что дом
стоит на пригорке и задний фасад его — в два этажа. Захарий открыл маленькую
дверь и посоветовал...
Седобородый жандарм, вынимая из шкафа книги, встряхивал их, держа вверх корешками, и следил, как молодой товарищ его, разрыв постель, заглядывает
под кровать, в ночной столик. У
двери, мечтательно покуривая, прижался околоточный надзиратель, он пускал дым за
дверь, где неподвижно
стояли двое штатских и откуда притекал запах йодоформа. Самгин поймал взгляд молодого жандарма и шепнул ему...
Обязанность ее, когда Татьяна Марковна сидела в своей комнате,
стоять, плотно прижавшись в уголке у
двери, и вязать чулок, держа клубок
под мышкой, но
стоять смирно, не шевелясь, чуть дыша и по возможности не спуская с барыни глаз, чтоб тотчас броситься, если барыня укажет ей пальцем, подать платок, затворить или отворить
дверь, или велит позвать кого-нибудь.
Камера, в которой содержалась Маслова, была длинная комната, в 9 аршин длины и 7 ширины, с двумя окнами, выступающею облезлой печкой и нарами с рассохшимися досками, занимавшими две трети пространства. В середине, против
двери, была темная икона с приклеенною к ней восковой свечкой и подвешенным
под ней запыленным букетом иммортелек. За
дверью налево было почерневшее место пола, на котором
стояла вонючая кадка. Поверка только что прошла, и женщины уже были заперты на ночь.
Голову Григория обмыли водой с уксусом, и от воды он совсем уже опамятовался и тотчас спросил: «Убит аль нет барин?» Обе женщины и Фома пошли тогда к барину и, войдя в сад, увидали на этот раз, что не только окно, но и
дверь из дома в сад
стояла настежь отпертою, тогда как барин накрепко запирался сам с вечера каждую ночь вот уже всю неделю и даже Григорию ни
под каким видом не позволял стучать к себе.
— Да это же невозможно, господа! — вскричал он совершенно потерявшись, — я… я не входил… я положительно, я с точностью вам говорю, что
дверь была заперта все время, пока я был в саду и когда я убегал из сада. Я только
под окном
стоял и в окно его видел, и только, только… До последней минуты помню. Да хоть бы и не помнил, то все равно знаю, потому что знаки только и известны были что мне да Смердякову, да ему, покойнику, а он, без знаков, никому бы в мире не отворил!
Внутри фанзы, по обе стороны
двери, находятся низенькие печки, сложенные из камня с вмазанными в них железными котлами. Дымовые ходы от этих печей идут вдоль стен
под канами и согревают их. Каны сложены из плитнякового камня и служат для спанья. Они шириной около 2 м и покрыты соломенными циновками. Ходы выведены наружу в длинную трубу, тоже сложенную из камня, которая
стоит немного в стороне от фанзы и не превышает конька крыши. Спят китайцы всегда голыми, головой внутрь фанзы и ногами к стене.
Потом ему пришла уже совсем смешная мысль. Он расхохотался до слез. Эти люди, которые бегают
под окном по улице и стучат во все
двери, чтобы выпустить Бубнова, не знают, что
стоило им крикнуть всего одну фразу: «Прасковья Ивановна требует!» — и Бубнов бы вылетел. О, она все может!.. да!
Именно
под этим впечатлением Галактион подъезжал к своему Городищу. Начинало уже темниться, а в его комнате светился огонь. У крыльца
стоял чей-то дорожный экипаж. Галактион быстро взбежал по лестнице на крылечко, прошел темные сени, отворил
дверь и остановился на пороге, — в его комнате сидели Михей Зотыч и Харитина за самоваром.
Не ответив, она смотрела в лицо мне так, что я окончательно растерялся, не понимая — чего ей надо? В углу
под образами торчал круглый столик, на нем ваза с пахучими сухими травами и цветами, в другом переднем углу
стоял сундук, накрытый ковром, задний угол был занят кроватью, а четвертого — не было, косяк
двери стоял вплоть к стене.
Молодой тонкий послушник, в рясе и остроконечной шапке,
стоял под сводом, держась одной рукой за замок запертой
двери…
Он вошел, затворил
дверь, молча посмотрел на меня и тихо прошел в угол к тому столу, который
стоит почти
под самою лампадкой.
В кабаке
стоял дым коромыслом. Из
дверей к стойке едва можно было пробиться. Одна сальная свечка, стоявшая у выручки, едва освещала небольшое пространство, где действовала Рачителиха. Ей помогал красивый двенадцатилетний мальчик с большими темными глазами. Он с снисходительною важностью принимал деньги, пересчитывал и прятал
под стойку в стоявшую там деревянную «шкатунку».
— Нет, а я… — воскликнула Нюра, но, внезапно обернувшись назад, к
двери, так и осталась с открытым ртом. Поглядев по направлению ее взгляда, Женька всплеснула руками. В
дверях стояла Любка, исхудавшая, с черными кругами
под глазами и, точно сомнамбула, отыскивала рукою дверную ручку, как точку опоры.
Когда они встали в
дверях, Игнат поднял голову, мельком взглянул на них и, запустив пальцы в кудрявые волосы, наклонился над газетой, лежавшей на коленях у него; Рыбин,
стоя, поймал на бумагу солнечный луч, проникший в шалаш сквозь щель в крыше, и, двигая газету
под лучом, читал, шевеля губами; Яков,
стоя на коленях, навалился на край нар грудью и тоже читал.
Никто не отзывался. Было темно,
под ногами мягко, и пахло навозом. Направо от
двери в стойле
стояла пара молодых саврасых. Петр Николаич протянул руку — пусто. Он тронул ногой. Не легла ли? Нога ничего не встретила. «Куда ж они ее вывели?» подумал он. Запрягать — не запрягали, сани еще все наружи. Петр Николаич вышел из
двери и крикнул громко...
Направо от
двери, около кривого сального стола, на котором
стояло два самовара с позеленелой кое-где медью, и разложен был сахар в разных бумагах, сидела главная группа: молодой безусый офицер в новом стеганом архалуке, наверное сделанном из женского капота, доливал чайник; человека 4 таких же молоденьких офицеров находились в разных углах комнаты: один из них, подложив
под голову какую-то шубу, спал на диване; другой,
стоя у стола, резал жареную баранину безрукому офицеру, сидевшему у стола.
— Да уж не туда ли пошли-с? — указал кто-то на
дверь в светелку. В самом деле, всегда затворенная дверца в светелку была теперь отперта и
стояла настежь. Подыматься приходилось чуть не
под крышу по деревянной, длинной, очень узенькой и ужасно крутой лестнице. Там была тоже какая-то комнатка.
— Как это мило — за
дверьми стоять и слушать, — сказала она и, подняв обе руки, сложила кончики мизинцев
под прямым углом.
Передонов был уверен, что за
дверью стоит и ждет валет и что у валета есть какая-то сила и власть, вроде как у городового: может куда-то отвести, в какой-то страшный участок. А
под столом сидит недотыкомка. И Передонов боялся заглянуть
под стол или за
дверь.
Наталья ушла, он одёрнул рубаху, огладил руками жилет и,
стоя среди комнаты, стал прислушиваться: вот по лестнице чётко стучат каблуки, отворилась
дверь, и вошла женщина в тёмной юбке, клетчатой шали, гладко причёсанная, высокая и стройная. Лоб и щёки у неё были точно вылеплены из снега, брови нахмурены, между глаз сердитая складка, а
под глазами тени утомления или печали. Смотреть в лицо ей — неловко, Кожемякин поклонился и, не поднимая глаз, стал двигать стул, нерешительно, почти виновато говоря...
Я побыла внизу, а этак через полчаса принесли письма маклеру из первого номера, и я пошла снова наверх кинуть их ему
под дверь;
постояла, послушала: все тихо.
Стоя на дворе маленькими кучками, люди разговаривали, сумрачно поглядывая на тело убитой, кто-то прикрыл голову её мешком из-под углей. В
дверях кузни, на место, где сидел Савелий, сел городовой с трубкой в зубах. Он курил, сплёвывал слюну и, мутными глазами глядя на деда Еремея, слушал его речь.
Войдя наверх, Илья остановился у
двери большой комнаты, среди неё,
под тяжёлой лампой, опускавшейся с потолка,
стоял круглый стол с огромным самоваром на нём. Вокруг стола сидел хозяин с женой и дочерями, — все три девочки были на голову ниже одна другой, волосы у всех рыжие, и белая кожа на их длинных лицах была густо усеяна веснушками. Когда Илья вошёл, они плотно придвинулись одна к другой и со страхом уставились на него тремя парами голубых глаз.
Он остановился, испуганно глядя во тьму
под воротами. Они были закрыты, а у маленькой
двери, в одном из тяжёлых створов,
стоял тёмный человек и, видимо, ждал его.
На
дверях комнаты, занятой Долинским,
стояло просто «№ 11», и ничего более. С правой стороны на
дверях под № 12 было написано еще «Marie et Augustine—gantieres», [«Мари и Огюстина—перчаточницы» (франц)] а с левой
под № 10 — «Nepomucen Zajonczek—le pretre». [«Непомуцен Зайончек—священник» (франц.).]
Услыхавшая шум няня
стояла в
дверях. Я всё
стоял, ожидая и не веря. Но тут из-под ее корсета хлынула кровь. Тут только я понял, что поправить нельзя, и тотчас же решил, что и не нужно, что я этого самого и хочу, и это самое и должен был сделать. Я подождал, пока она упала, и няня с криком: «батюшки!» подбежала к ней, и тогда только бросил кинжал прочь и пошел из комнаты.
На широкой кушетке, подобрав
под себя ноги и вертя в руках новую французскую брошюру, расположилась хозяйка; у окна за пяльцами сидели: с одной стороны дочь Дарьи Михайловны, а с другой m-lle Boncourt [м-ль Бонкур (фр.).] — гувернантка, старая и сухая дева лет шестидесяти, с накладкой черных волос
под разноцветным чепцом и хлопчатой бумагой в ушах; в углу, возле
двери, поместился Басистов и читал газету, подле него Петя и Ваня играли в шашки, а прислонясь к печке и заложив руки за спину,
стоял господин небольшого роста, взъерошенный и седой, с смуглым лицом и беглыми черными глазками — некто Африкан Семеныч Пигасов.
Так точно думал и Истомин. Самодовольный, как дьявол, только что заманивший странника с торной дороги в пучину,
под мельничные колеса, художник
стоял, небрежно опершись руками о притолки в
дверях, которые вели в магазин из залы, и с фамильярностью самого близкого, семейного человека проговорил вошедшей Софье Карловне...
Но, открыв
дверь,
стоя на пороге её, он тотчас убедился, что всё уже было: хладнокровный поручик, строго сдвинув брови,
стоял среди комнаты в расстёгнутом кителе, держа руки в карманах, из-под кителя было видно подтяжки, и одна из них отстёгнута от пуговицы брюк; Полина сидела на кушетке, закинув ногу на ногу, чулок на одной ноге спустился винтом, её бойкие глаза необычно круглы, а лицо, густо заливаясь румянцем, багровеет.
Растаптывая пол тяжёлыми ударами ног, поручик, хлопнув
дверью, исчез, оставив за собой тихий звон стекла висячей лампы и коротенький визг Полины. Яков встал на мягкие ноги, они сгибались, всё тело его дрожало, как озябшее; среди комнаты
под лампой
стояла Полина, рот у неё был открыт, она хрипела, глядя на грязненькую бумажку в руке своей.
…Наталья проснулась скоро, ей показалось, что её разбудили жалость к матери и обида за неё. Босая, в одной рубахе, она быстро сошла вниз.
Дверь в комнату матери, всегда запертая на ночь, была приоткрыта, это ещё более испугало женщину, но, взглянув в угол, где
стояла кровать матери, она увидала
под простыней белую глыбу и тёмные волосы, разбросанные по подушке.
На другой день, когда я проснулся, солнце
стояло уже высоко; Синицына
под навесом не было. По энергическим возгласам, доносившимся до меня из отворенной
двери конторы, можно было убедиться, что цхра шла полным ходом.
Соломон разбил рукой сердоликовый экран, закрывавший свет ночной лампады. Он увидал Элиава, который
стоял у
двери, слегка наклонившись над телом девушки, шатаясь, точно пьяный. Молодой воин
под взглядом Соломона поднял голову и, встретившись глазами с гневными, страшными глазами царя, побледнел и застонал. Выражение отчаяния и ужаса исказило его черты. И вдруг, согнувшись, спрятав в плащ голову, он робко, точно испуганный шакал, стал выползать из комнаты. Но царь остановил его, сказав только три слова...
Гроб
стоял к
дверям головой; черные волосы Сусанны
под белым венчиком, над приподнятою бахромой подушки, первые бросились мне в глаза.
Они поцеловались. Граф
под руку ввел ее в гостиную. Иван Александрыч остался в зале (при гостях он не смел входить в гостиную). В этой же зале, у
дверей к официантской,
стояли три лакея в голубых гербовых ливреях.
Как только он скрывался в
дверь, я обнимала Катю, с которою мы
стояли у фортепьяно, и начинала целовать ее в любимое мое местечко, в пухлую шею
под подбородок; как только он возвращался, я делала как будто серьезное лицо и насилу удерживалась от смеха.
На полу
под ним разостлан был широкий ковер, разрисованный пестрыми арабесками; — другой персидский ковер висел на стене, находящейся против окон, и на нем развешаны были пистолеты, два турецкие ружья, черкесские шашки и кинжалы, подарки сослуживцев, погулявших когда-то за Балканом… на мраморном камине
стояли три алебастровые карикатурки Паганини, Иванова и Россини… остальные стены были голые, кругом и вдоль по ним
стояли широкие диваны, обитые шерстяным штофом пунцового цвета; — одна единственная картина привлекала взоры, она висела над
дверьми, ведущими в спальню; она изображала неизвестное мужское лицо, писанное неизвестным русским художником, человеком, не знавшим своего гения и которому никто об нем не позаботился намекнуть.
Иван (остановясь, негромко). Перед кем? (
Стоит, дёргает себя за усы, тупо глядя в
дверь. Входит Софья, за нею Яков, его ведёт
под руку Пётр; потом вбегает Вера и являются на шум Александр с Надеждой.)
Что произойдет тогда, он не знал, и не смел, и не мог думать. И всегда он чувствовал ее близость. Она ходила по лесу в своей барашковой, сдвинутой набок шапочке, она пряталась
под столом,
под кроватями, во всех темных углах. А ночью она
стояла у его
дверей и тихонько дергала ручку.
Оставшись один, Алеша со вниманием стал рассматривать залу, которая очень богато была убрана. Ему показалось, что стены сделаны из мрамора, какой он видел в минеральном кабинете, имеющемся в пансионе. Панели и
двери были из чистого золота. В конце залы,
под зеленым балдахином, на возвышенном месте,
стояли кресла из золота. Алеша очень любовался этим убранством, но странным показалось ему, что все было в самом маленьком виде, как будто для небольших кукол.
У затворенных
дверей комнаты
стоял муж больной и пожилая женщина. На диване сидел священник, опустив глаза и держа что-то завернутым в епитрахили. В углу, в вольтеровском кресле, лежала старушка — мать больной — и горько плакала. Подле нее горничная держала на руке чистый носовой платок, дожидаясь, чтобы старушка спросила его; другая чем-то терла виски старушки и дула ей
под чепчик в седую голову.
Под террасой дачи vis-а-vis, перед стеклянной
дверью,
стоял стол.
Глафира слышала этот переполох и искала от него спасения. Она была встревожена еще и другою случайностью. Когда, отпустив гостей, она ушла к себе в будуар, где,
под предлогом перемены туалета, хотела наедине переждать тревожные минуты, в
двери к ней кто-то слегка стукнул, и когда Глафира откликнулась и оглянулась, пред нею
стоял монах.
Разбудили меня лай Азорки и громкие голоса. Фон Штенберг, в одном нижнем белье, босой и с всклоченными волосами,
стоял на пороге
двери и с кем-то громко разговаривал. Светало… Хмурый, синий рассвет гляделся в
дверь, в окна и в щели барака и слабо освещал мою кровать, стол с бумагами и Ананьева. Растянувшись на полу на бурке, выпятив свою мясистую, волосатую грудь и с кожаной подушкой
под головой, инженер спал и храпел так громко, что я от души пожалел студента, которому приходится спать с ним каждую ночь.